Вера сделала человека — человеком. В безликой вселенной, разложенной на формулы и законы, нигде нет места таким понятиям как справедливость, добро, милосердие. Вы нигде не найдете атома справедливости, кванта добра или молекулы жалости. Но именно надежда и вера в их существование делают их реальными и позволяют человеку перестать быть животным. Именно уверенность в том, что справедливость, добро и милосердие не просто есть во Вселенной, но даже управляют ею, дают человеку саму возможность существовать — если бы их не существовало, то зачем тогда жить? Забывая про это, самое главное отличие человека от животного, наука перешла от познания вселенной к копанию в маленькой песочнице ограниченных человеческих знаний. Они пытаются разложить вирус, не существующий в пространстве микроскопа, на составные части и узнать законы, по которым он действует, подобно ребенку, разбивающему папины часы молотком, в надежде найти в них то живое, что издает «тик-так».

Вошел Сэм, руководитель PR службы моей компании, которая так и не получила никакого названия, быстро пожал мне руку и плюхнулся в кресло напротив.

— Привет.

— Привет, Сэм. Спасибо что так быстро. Мне кажется, настало время пустить слух про следующую мутацию нашей Панацеи. Я тебе уже упоминал вскользь как-то об этой идее. Теперь Панацея научится блокировать мозг от воздействия наркотических веществ — практически всех, включая алкоголь. Поступающие в кровь наркотики просто перестанут доходить до мозга. Грубо говоря, вред для организма прежний, но кайфа — никакого. Как обычно, постарайся пустить слух сразу из нескольких источников, как будут обнаружены первые случаи. Я тебе чуть позже дам адреса клиник, где впервые это свойство проявит себя.

Сэм рассмеялся.

— Ха-ха… Могу поклясться, что вот после этого, на исследования вакцины против Панацеи будут брошены миллиарды.

— Угу, заодно, предполагаю, через некоторое время бесплодных попыток обуздать вирус, неожиданным образом сменится правительство в некоторых странах. Мир в любом случае уже не будет прежним. Передай аналитикам, чтобы подумали, кстати, как на этом факте заработать денег, а то наш зарплатный фонд опять подходит к концу.

— О'кей. Как, кстати, твой малыш, как Мэй? Я в последнее время все никак не найду время заглянуть к ним с очередной погремушкой.

— О… Спасибо, — я улыбнулся, — он быстро растет. Еще чуть помедлишь, и погремушка уже будет не нужна. Даже не знаю, успею ли я сделать все что нужно до того, как настанет время передать этот мир ему.

Сэм довольно хмыкнул и встал, потирал руки от предвкушения будущей работы. Я задумчиво посмотрел ему вслед. Потрясающе, как быстро вокруг меня собралась команда людей, способных работать не за деньги, а за идею, просто потому, что им нравится такая работа. Спецслужбы могут долго пытаться найти источник вируса и слухов о нем — мои люди были неподкупны, потому что деньги не играли для них никакой роли после того, как они поняли, чем будут заниматься.

Послушник монастыря принес чай и остановился в нерешительности в дверях. Они только год учатся у меня, но уже способны силой веры не только останавливать пущенные в них пули, но и вскипятить воду в чайнике без огня, просто поднеся к нему руки. При этом, им не пришлось убивать себя — они просто начинали верить. Сначала в меня, а потом уже, с удивлением и радостью — в себя. Что же они смогут через десять лет? Мир точно изменится. И я — только песчинка, что столкнула первый камень лавины.

Еще год назад, мне казалось, что я сам создал нового себя своей верой, решив в один прекрасный момент, что старый я должен перестать существовать. Теперь, когда я научился тоньше чувствовать мир, я понимаю, что мои усилия мало что меняли. Люди, слыша каждый день о новых эпидемиях, о распространении наркомании, о СПИДе, о бесконечных смертях, в конце концов, продолжали верить в справедливость. Человечество верило и надеялось, что просто обязано было появиться что-то или кто-то, кто изменит мир и защитит человечество. Природа не терпит пустоты — если есть вера, всегда появляется объект. Я был призван всем человечеством. Я — новый бог века технологий. Я живу за счет чужой веры, но при этом мне не нужны ни храмы, ни жрецы. Достаточно просто иррациональной и необъяснимой надежды человечества на лучшее.

Какие именно лабиринты пыльных дорог привели меня на узкие и запутанные улочки Эль-Рабида — я так и не смог вспомнить. После нескольких лет странствий, все многочисленные чужестранные городки слились для меня в одну вереницу. Казалось, что дороги между границами поселений сжались до нескольких шагов, и все это время я шел лишь по одному и тому же незнакомому городу, который, в надежде обмануть меня, просто менял маски одну за другой.

Однако, Эль-Рабид мне пришлось запомнить.

Как и любой другой город, лежащий на пересечении сразу нескольких торговых путей, соединяющих разные части континента, Эль-Рабид несколько раз переходил из рук в руки различных завоевателей, давно уже потерял свой национальный облик и перемешал в себе, словно в котле, множество языков, национальностей и культур. В результате, здесь европейские лавочки с антиквариатом соседствовали с ослепляющими цветовым разнообразием индийскими магазинами тканей и какими-то немыслимо дорогими бутиками, а пиццерии спорили за посетителей с французскими brasserie, чайханой и китайской уличной забегаловкой, с ее вечно скворчащими мясными остатками неизвестных животных. Шумный, яркий и одновременно тусклый, и старый, людный, но навевающий мысль о вековом одиночестве.

Впрочем, этим он совсем не был уникален — это была еще одна довольно привычная маска бесконечного города, раскинувшегося вокруг моей дороги. Я даже не заметил, когда вокруг меня оказался именно Эль-Рабид.

Бродя по старым, выцветшим на ярком южном солнце улочкам, я внезапно понял, что уже проголодался и завернул в первое же попавшееся заведение, из которого несло съестным.

Полуподвальный трактир был погружен в полумрак — узкие щели под потолком заменяли ему окна, а темное старое дерево, обильно использовавшееся при оформлении интерьера, поглощало и без того скудные солнечные лучи. В таких местах всегда хорошо напиваться, причем, в любую погоду и любое время суток. Менять место на какое-либо другое, с не менее сомнительной репутацией я не видел смысла, поэтому, постарался не замечать уже прилично набравшуюся компанию, занимавшую пару столов у дальней стены, сел поближе к двери и махнул толстяку за стойкой.

Меню заведения было скудным, но продуманным. Настоящая мужская кухня. Три вида мяса, да презрительно помещенный в конец пожелтевшей бумажки меню «дежурный гарнир». Взяв пиво и заказав таинственное «мясо быка» я погрузился было в свои размышления, как вдруг обнаружил рядом со мной огромного пузатого мужика, который с интересом смотрел на меня свысока:

— А ты кто такой? — незамысловато, как это делают только либо крайне уверенные, либо крайне глупые люди, спросил он. За его спиной тихо собиралась остальная компания, оставив свои кружки на дальних столах. Однако, в их поведении никакой агрессии по отношению ко мне я не заметил — наоборот, это было скорее любопытство. Так толпа мальчишек обычно наблюдает как их вожак задирается к кому-либо, вовсе не имея в виду наваливаться скопом и бить — скорее уж занять места поинтереснее и понаблюдать за тем цирком, что сейчас будет. Судя по выправке и мечу на поясе передо мной был не бандит, а офицер. Солдат солдата видит издалека каким-то шестым чувством.